Артур Шопенгауэр

Богатство подобно морской воде, от которой жажда тем больше усиливается, чем больше пьешь.
Низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол мог назвать прекрасным только отуманенный половым побуждением рассудок мужчины: вся его красота и кроется в этом побуждении. С большим основанием его можно бы было назвать неэстетичным, или неизящным, полом. И действительно, женщины не имеют ни восприимчивости, ни истинной склонности ни к музыке, ни к поэзии, ни к образовательным искусствам; и если они предаются им и носятся с ними, то это не более как простое обезьянство для целей кокетства и желания нравиться.
В математике ум исключительно занят собственными формами познавания — временем и пространством, следовательно, подобен кошке, играющей собственным хвостом.
В минуту смерти эгоизм претерпевает полное крушение. Отсюда страх смерти. Смерть поэтому есть некое поучение эгоизму, произносимое природою вещей.
В нас существует нечто более мудрое, нежели голова. Именно, в важные моменты, в главных шагах своей жизни мы руководствуемся не столько ясным пониманием того, что надо делать, сколько внутренним импульсом, который исходит из самой глубины нашего существа.
В национальном характере мало хороших черт: ведь субъектом его является толпа.
В некоторых частях света водятся обезьяны, в Европе же водятся французы, что почти одно и то же.
В одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле.
В реинкарнацию, или перевоплощение, верит больше половины человечества.
Всякая ложь и абсурд разоблачаются обычно потому, что в момент апогея в них обнаруживается внутреннее противоречие.
Вера и знание — это две чаши весов: чем выше одна, тем ниже другая.
Вежливость — это фиговый лист эгоизма.
Вежливость, как игорная марка, есть открыто признанная фальшивая монета. Скупость на нее доказывает скудоумие, щедрость, напротив — ум. Кто же доводит вежливость до пожертвования реальными интересами, похож на человека, раздающего вместо марок настоящие червонцы.
Внутренняя пустота служит истинным источником скуки, вечно толкая субъекта в погоню за внешними возбуждениями с целью хоть чем-нибудь расшевелить ум и душу.

Воля человеческая направлена к той же цели, как у животных, — к питанию и размножению. Но посмотрите, какой сложный и искусный аппарат дан человеку для достижения этой цели, — сколько ума, размышления и тонких отвлечённостей употребляет человек даже в делах обыденной жизни! Тем не менее и человеком, и животными преследуется и достигается одна и та же цель. Для большей ясности приведу два сравнения: вино, налитое в глиняный сосуд и в искусно сделанный кубок, остается одним и тем же; или два совершенно одинаковых клинка, из одного и того же металла и в одной и той же мастерской сработанные, могут иметь разные рукояти: один золотую, другой — из латуни.
Во всех отделах искусства дрессировки людей на первом месте значится правило поддерживать и изощрять чувство чести.
Вполне честно все-таки мы относимся в конце концов лишь к себе самим.
Врач видит человека во всей его слабости, юрист — во всей его подлости, теолог — во всей его глупости.
Всё, всё человек может забыть, только не самого себя, не свою собственную сущность.
Все наслаждения и роскошь, воспринятые туманным сознанием глупца, окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущего в тесной тюрьме своего Дон-Кихота.
Всякий сброд до жалости общителен.
Всякий замкнут в своём сознании, как в своей коже, и только в нем живет непосредственно.
Выказывать свой ум и разум — это значит косвенным образом подчеркивать неспособность и тупоумие других.
Газеты — это секундные стрелки истории. Но такие большей частью, что не только из худшего металла, но редко и ходят верно. Так называемые передовые статьи в них — это хор к драме текущих событий.
Глубокие истины можно только усмотреть, а не вычислить, то есть впервые вы познаете их, непосредственно осененные мгновенным впечатлением.
Даже Сократ, мудрейший из людей, нуждался в предостерегающем демоне.
Девять десятых нашего счастья зависит от здоровья.
Для каждого человека ближний — зеркало, из которого смотрят на него его собственные пороки; но человек поступает при этом как собака, которая лает на зеркало в том предположении, что видит там не себя, а другую собаку.
Для нашего счастья то, что мы такое, — наша личность — является первым и важнейшим условием, уже потому, что сохраняется всегда и при всех обстоятельствах.
Если бессмыслицы, какие нам приходится выслушивать в разговоре, начинают сердить нас, надо вообразить, что это разыгрывается комическая сцена между двумя дураками; это испытаннейшее средство.
Если слава померкла после его смерти, — значит, она была ненастоящей, незаслуженной, возникшей лишь благодаря временному ослеплению.
Жениться — это значит наполовину уменьшить свои права и вдвое увеличить обязанности.

Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар.
Жизнь и сновидения — страницы одной и той же книги.
Заботиться о чести, то есть о добром имени, должен каждый, о чине — лишь тот, кто служит государству, и о славе — лишь немногие. В то же время честь считается неоценимым благом, а слава — самым ценным, что только может быть добыто человеком — золотым руном избранных, тогда как предпочитать чин богатству могут лишь дураки.
Здоровый нищий счастливее больного короля.
Иной зоолог бывает в сущности не чем иным, как регистратором обезьян.
Интеллект служит исключительно только посредником мотивов для их воли.
Искренно друзья только называют себя друзьями; враги же искренни и на деле; поэтому их хулу следует использовать в целях самопознания, так как мы принимаем горькое лекарство.
Истинный характер человека сказывается в мелочах, когда он перестает следить за собою.
К какому выводу в конце концов пришли Вольтер, Юм и Кант? — К тому, что мир есть госпиталь для неизлечимых.
Каждое дитя до некоторой степени гений и каждый гений до некоторой степени дитя.
Каждый человек может быть самим собою только пока он одинок.
Как лекарство не достигает своей цели, если доза слишком велика, так и порицание и критика — когда они переходят меру справедливости.
Как нужда — постоянный бич народа, так и скука — бич высшего общества.
Карточная игра — явное обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами.
Когда один из тевтонских вождей вызвал Мария на поединок, этот герой ответил: «если тебе надоела жизнь, можешь повеситься» и предложил ему подраться с одним знаменитым гладиатором.
Кто критикует других, тот работает над собственным исправлением.
Кто не любит одиночества, не любит и свободы.
Кто придает большое значение мнению людей, делает им слишком много чести.
Лицо человека высказывает больше и более интересные вещи, нежели его уста: уста высказывают только мысль человека, лицо — мысль природы.
Лучше обнаруживать свой ум в молчании, нежели в разговорах.
Люди уподобляются детям в том отношении, что, если им спускать, они становятся непослушными.
Между гением и безумным то сходство, что оба живут совершенно в другом мире, чем все остальные люди.
Мир невозможен без времени, но и время невозможно без мира.
Моя философия не дала мне совершенно никаких доходов, но она избавила меня от очень многих трат.
Многие живут преимущественно настоящим, это — люди легкомысленные; другие — будущим, это — люди боязливые и беспокойные. Редко кто соблюдает должную меру.
Многим философы так же тягостны, как ночные гуляки, нарушающие сон мирных жителей.
Мудрецы всех времён постоянно говорили одно и то же, а глупцы, всегда составлявшие огромнейшее большинство, постоянно одно и то же делали — как раз противоположное; так будет продолжаться и впредь.
Мы действуем под влиянием неизменных свойств нашего характера, под влиянием мотивов и сообразно со способностями делая, в силу абсолютной необходимости, лишь то, что нам в данную минуту представляется правильным и должным.
Мы переносим свалившееся на нас извне несчастье с большею покорностью, чем происшедшее по нашей вине: судьба может измениться, личные же наши свойства никогда.
Мы только к концу известного периода жизни, а то и к концу самой жизни, можем правильно судить о наших поступках и творениях, понять их связь и сцепление и, наконец, оценить их по достоинству.
Нас делает счастливым и несчастным не то, каковы предметы в действительности, а то, во что мы их путем восприятия превращаем.
Науку может всякий изучить — один с большим, другой с меньшим трудом. Но от искусства получает каждый столько, сколько он сам в состоянии дать.
На честь может притязать каждый, на славу — лишь люди исключительные.
Не подлежит сомнению, что упрек оскорбителен лишь постольку, поскольку он справедлив: малейший попавший в цель намек оскорбляет гораздо сильнее, чем самое тяжкое обвинение, раз оно не имеет оснований.
Не говори своему другу того, что не должен знать твой враг.
Нельзя не признать, что в национальном характере мало хороших черт: ведь субъектом его является толпа. Попросту говоря, человеческая ограниченность, извращенность и испорченность принимают в разных странах разные формы, которые и именуются национальным характером. Когда опротивеет один, мы пускаемся расхваливать другой, пока с тем не случится того же. Каждая нация насмехается над другими, и все они в одинаковой мере правы.
Немцев упрекают в том, что они всегда подражали во всем французам и англичанам; но забывают, что это самое умное, что они, как нация, могли сделать, потому что собственными силами они не произвели бы ничего дельного и хорошего.
Нет более прекрасного утешения для старца, чем видеть всю мощь своей молодости, воплощенной в трудах, которые не состарятся подобно ему.
Никакие деньги не бывают помещены выгоднее, чем те, которые мы позволили отнять у себя обманным путем, ибо за них мы непосредственно приобретаем благоразумие.
Никакие песталоцциевские воспитательные приемы не в силах из природного олуха сделать мыслящего человека: никогда! — олухом он родился, олухом и умрет.
Никого так ловко не обманываем мы и не обходим лестью, как самих себя.
Никто не может сбросить с себя свою индивидуальность.
Общительность людей основана не на любви к обществу, а на страхе перед одиночеством.
Одиночество — свое собственное общество.
Одиночество есть жребий всех выдающихся умов.
Одним из существенных препятствий для развития рода человеческого следует считать то, что люди слушаются не того, кто умнее других, а того, кто громче всех говорит.
Оскорбление — это клевета в сокращенном виде.
По отмирании воли смерть тела уже не может быть тягостной.
Плохие книги не только бесполезны, но положительно вредны. Ведь девять десятых текущей литературы только затем и публикуются, чтобы выманить из кармана доверчивой публики пару лишних талеров.
Под конец жизни дело идёт …, как в конце маскарада, когда снимают маски.
Постоянный умственный труд делает нас более или менее непригодными к заботам и треволнениям действительной жизни
Предчувствуя близость смерти, я сознаюсь, что ненавижу немецкую нацию вследствие её бесконечной глупости и что я краснею от того, что принадлежу к ней.
Принуждение неразлучный спутник всякого общества, и всякое общество требует жертв, которые оказываются тем тяжелее, чем ярче наша собственная индивидуальность.
Природа аристократичнее человека. Различия званий и состояний в европейских обществах, а также кастовые различия в Индии ничтожны в сравнении с различиями в умственных и нравственных качествах людей, полагаемыми самой природой.
Природный ум может заменить любое образование, но никакое образование не может заменить природного ума.
Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно.
Прощать и забывать — значит бросать за окно сделанные драгоценные опыты.
Рожденные для того, чтобы направить мир чрез море лжи к истине и вывести его из глубокой пропасти дикости и пошлости — на свет, к высокой культуре и благородству, — они, хотя и живут среди людей, однако, все же не принадлежат, в сущности к их обществу и потому уже с юности сознают себя значительно отличающимися от них существами; впрочем, вполне ясное сознание этого слагается не сразу, а с годами.
С точки зрения молодости жизнь есть бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости — очень короткое прошлое.
Самая дешёвая гордость — это гордость национальная. Она обнаруживает в зараженном ею субъекте недостаток индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться.
Самостоятельность суждений — привилегия немногих; остальными руководят авторитет и пример.
Скука неизбежна лишь для тех, кто не знал иных удовольствий, кроме чувственных и общественных, не позаботившись об обогащении своего ума и развитии своих сил.
Слава и честь — близнецы, но такие же, как Диоскуры, из которых Поллукс был бессмертен, а Кастор — смертен: слава есть сестра бессмертной чести.
Смерть — вдохновляющая муза философии: без нее философия вряд ли бы даже существовала.
Сообразовать философию с видами властей и делать ее орудием для добывания денег и должностей, по-моему, все равно, что причащаться с целью утолить голод и жажду.
Сострадание к животным так тесно связано с добротой характера, что можно с уверенностью утверждать: кто жесток с животными, тот не может быть добрым человеком.
Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время, человек же талантливый стремится его использовать.
Судьба тасует карты, а мы играем.
Сущность поэзии, как и всякого искусства, заключается в восприятии платоновской идеи.
Талант достигает цель, которую никто не может достичь; гений — ту, которую никто не может увидеть.
Те, которые надеются стать философами путем изучения истории философии, скорее должны вынести из нее то убеждение, что философами родятся, так же как и поэтами, и притом гораздо реже.
То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей.
Тот, кто отрицает разум у высших животных, должен сам иметь его немного.
Тот человек, один избранник из сотни, снискивает себе мое уважение, который, когда ему приходится чего-нибудь ждать, то есть сидеть без дела, не примется барабанить и постукивать всем, что только попадется ему в руки — палкой, ножиком, вилкой, еще чем-нибудь. Он, вероятно, о чем-нибудь думает.
Ты не можешь ничего поделать с окружающей тебя тупостью! Но не волнуйся напрасно, ведь камень, брошенный в болото, не производит кругов.
Умственное превосходство, даже самое значительное, проявит в разговоре свой решительный перевес и будет признано только после того, как человеку минет сорок лет.
Ценна не слава, а то, чем она заслужена.
Цитатами следует пользоваться только тогда, когда действительно не обойтись без чужого авторитета.
Час ребёнка длиннее, чем день старика.
Часто порицают, бранят гордость, но я думаю, что нападают на нее главным образом те, кто не имеет ничего, чем мог бы гордиться. При бесстыдстве и глупой наглости большинства, всякому, обладающему какими-либо внутренними достоинствами, следует открыто выказывать их, чтобы не дать о них забыть; кто в простоте душевной не сознает их и обращается с людьми, как с равными себе, того люди искренно сочтут за ровню. Особенно я посоветовал бы этот образ действий тем, кто обладает высшими — реальными, чисто личными достоинствами, о которых нельзя постоянно напоминать путем воздействия на внешние чувства, путем, напр., орденов и титула; в противном случае может осуществиться латинская поговорка о свинье, поучающей Миневру.
Человек избегает, выносит или любит одиночество сообразно с тем, какова ценность его «Я».
Человек, в сущности, дикое, страшное животное. Мы знаем его лишь в состоянии укрощенности, называемом цивилизацией, поэтому и пугают нас случайные выпады его природы.
Человек, одаренный духовными силами высшего порядка, преследует задачи, которые не вяжутся с заработком.
Человек, призванный к великим подвигам какого-нибудь определенного рода, от юности своей скрыто чувствует это внутри себя и работает в этом направлении.
Человек сам отнимает у себя все свое существование, так как все время живет лишь как бы предварительно, между прочим, — пока не умрет.
Человеку, стоящему высоко в умственном отношении, одиночество доставляет двоякую выгоду: во-первых, быть с самим собою и, во-вторых, не быть с другими.
Чем больше человек имеет в себе, тем меньше требуется ему извне, тем меньше могут дать ему другие люди.
Чем мы являемся на самом деле, значит для нашего счастья гораздо больше, чем то, что мы имеем.
Именно наипревосходнейшие создания всякого искусства, благороднейшие произведения гения для тупого большинства людей вечно должны оставаться закрытыми книгами и недоступными для него, отделенного от них широкой пропастью, подобно тому, как общество государей недоступно для черни. Правда, и величайшие тупицы признают в силу авторитета признанные великие произведения, из боязни выдать собственную слабость; но втихомолку они постоянно готовы высказать над ними свой обвинительный приговор, как только им предоставят надежду, что им это позволят безнаказанно. Тут вырывается на простор их долго сдерживаемая ненависть ко всему великому и прекрасному, которое никогда их не привлекало и тем унижало, и к виновникам оного. Ибо вообще для добровольного и свободного признания и оценки чужого достоинства необходимо иметь собственное.
Честь — это, объективно, мнение других о нашем достоинстве, а субъективно — наш страх, перед этим мнением.

Когда люди вступают в тесное общение между собой, то их поведение напоминает дикобразов, пытающихся согреться в холодную зимнюю ночь. Им холодно, они прижимаются друг к другу, но чем сильнее они это делают, тем больнее они колют друг друга своими длинными иглами. Вынужденные из-за боли уколов разойтись, они вновь сближаются из-за холода, и так - все ночи напролет. — Parerga und Paralipomena, Volume II, Chapter XXXI, Section 396.